Последний дежурный Гитлера: “Я нет о чем не сетую&quot

- Гитлер не был монстром. Это был полностью обычный, нормальный человек [normaler Mensch]. Вот подобный он был, как на данном фото: руки в карманах штанов, обыденный мужчина

Когда он выступал как фаворит партии, на партийных съездах, на митингах, он перевоплощался: за это время он был революционером. Но при муниципальных делах это был звичайнисинький руководитель государства [ein ganz normaler Staatsoberhaupt].

В мемуарах Миш в самом деле доносит полностью будничный образ “бича Божого” новой Европы. Это Гитлер, который каждый день объедается сладостью, кроткий из подчиненными и, когда его удручают споры с генералами, слушает лирические шляґери в выполнении собственного любимого певца Йозефа Шмидта не лишним будет заметить, еврея из Черновцов).

Еще раз камешек на чашку весов о банальности зла и заявление многочисленных биографов об “выдающейся пересичнисть” “фюрера”? Монстр имеет возможность и не выглядеть как монстр

Культ лица в нацистской печати в сентябре 1939-го. Заглавие: “Первый солдат”. “Вся моя жизнь с этого момента принадлежит моему народу! Я хочу быть никем иным, как первым солдатом немецкого Рейху! … Я выведу его лишь только к победы или не переживу данный конец!”

С Гитлером его часовой случался и в ставци “Вервольф” Пидвинницею.

- Что для вас запомнилось из тех времен в Украине?

- Украинцы были дружественные. Некоторые выполняли работы для Вервольфу. Мы получали у районных крестьян продукты, например, подсолнечное масло в собственной книжке Миш называет украинское масло “божественной” [herrlich] и упоминает, собственно что даже отсылал ее домой как презент. – Р. Г.).

- А как получали?

- Покупали, выменивали. К примеру, за масло мы давали соль. Отбирать было запрещено, за это были томные наказания

- А как вы находили всеобщий язык с местными?

- С украинцами было нетрудно объясниться. Много понимали немецкую. Тогдашние люди, старые украинцы могли болтать немецкой

- говорилось ли в Рейхсканцелярии об Украине?

- Я ничего не слышал, мы не находились при этих разговорах. Осуществляли лишь только сопровождение [Begleitung]. Не припоминаю кроме того, чтобы некоторые украинцы бывали в Рейхсканцелярии, около с Гитлером; не упоминалось нет о ком и в телефоннихрозмовах.

- А коие были контакты между Гитлером и Сталиным, собственно что Вы об этом припоминаете?

- Мы в сопровождении [Begleitkommando] имело данным интересовались. Скажу, что бункер Гитлера был замечен после визита Молотова в ноябре 1940 г. – Р. Г.). За это время именно англичане один из первых налетов организовали, бомбовоз засекли над Люнебурґом. Понадобилось заботиться еще и о безопасности Молотова. И за это время выяснилось, что единый надежный бункер в Берлине принадлежит личному отеля. Этого Гитлер не имел возможность стерпеть и приказал строить государственный бункер лишь только для наивысшего руководства

Помолчав, Миш добавляет: “Наконец, и Гитлер, и Сталин оставили большое количество жертв. Но то была борьба. Войны без военных преступлений не случается”.

Круглый стол посреди комнаты весь завалено конвертами и свертками. “Вот, тут книжка. И вот здесь книжка. На все мне надо(надобно) дать ответ, подписать и отослать обратно. Поэтому я не очень рад гостям – они не дают мне поспеть ответить на все эти послания. Посетители добивают мое здоровье!”

Например же тщательно и безупречно, как Миш трудился для своего “Шефа” так свалили Гитлера конкретные подчиненные), относится он к своей работе и сейчас.

“Люди пишут отовсюду, из Австралии, Канады, Свежей Зеландии. Вот это из Рф”, – показывает мне он. Рыхловатый сверток с российским переводом книжки “Конечный свидетель”, внутри еще несколько книг, которые альбомы с иконами. Обратный адресок: Чєрєповєц.

“и вот это из Рф”. И этот сверток – из Чєрєповца. Разумеется, господин Миш имеет там большое количество почитателей

- Мне особенно много сообщают из России. Россияне сегодня честнее беседуют о войне, чем немцы. В Германии об данном запрещено говорить. Но это ситуация. Хорошая история, плохая история – хотя история. Историю нельзя разрушать, как снесли того бункера. Ее надо аристократия, говорить о ней. Немцы же только винят самые себя и тем себя уничтожают

Меня настораживает последняя фраза. Боюсь, собственно что Миш не чувствует на для себя вины за миллионы жертвнацизму.

” собственно что Вы ощущали, когда после войны узнавали о тоталитаризме в Германии, о всем, собственно что происходило?”

Дедушка долго не отвечает. Имеет возможность, он просто не услышал либо не понял моего вопроса. В конце концов беседует: “Так, тогда я не знал ничего. Я был практически постоянно возле с Гитлером, а он никогда не случался в концлагере”.

Упрямое свидетельство ближайшего кола “фюрера”, собственно что они не слышали об ликвидировании целых групп населения и народов, а периодически, что тот и сам не был в курсе, смахивает на круговую поруку. Кажется практически невероятным, что можно было существовать в Третьем рейху, видеть огром антисемитской пропаганды, слышать в кабаре шуточки “пропал, как еврей” – и не осознавать, что происходит

Конечно, никто не делился с телефонистом Мишем намерениями геноцида. Но не догадаться о их из отрывков случайно услышанных тирад, телефонных разговоров и депеш – тяжело это принять на веру. Имеет возможность, это просто слабость признать вину в пассивном потворстве злодеянию? Именно та слабость, через коию родная дочь ныне так без охоты контактирует з Мишем.

- ставь ли мир наилучшим по крайней мере теперь?

- Нет, все то самое. Я считаю, теперь уже идет Третья Глобальная война. Гляньте на арабские государства, которые там творится! Так, масштабы еще небольшие, сегодня двадцать, завтра – тридцать вбитых. Хотя это война, которая не прекращается. В мире опять беспокойно, как и тогда.

Посреди беседы приходит соседка Гидельґарда, кот-ая присматривает старика. Она приязненная, хотя волнуется за своего подопечного: видать, ей не нравится, что беседа затянулся. “Он вообще недавно как из поликлиники, не очень хорошо чувствует себя, – беседует она. – и уже сегодня было 3 посетителей. Оставайтесь, но не навечно”.

Когда Миш говорит ей, собственно что я из Украины, она удивляется: ” Хотя вы же уже у нас были?” Я качаю главой: ” Нет, я первый раз”. “То вторично не приходите!” – беседует она; негрубо, лучше шутливо.

Хотя прийти еще мало бы содержание – много вопросов остались не поставленными. Вожделел ли бы он теперь победы Гитлера и коим бы видел свою жизнь в этом случае? Было ли бы ему собственно что сказать Ивану Демъянюку?

В конце я еще один извиняюсь за то, что злоупотреблял его периодически и здоровьем, и объясняю, попочему мне непосредственно было важно с ним увидеться. Я рассказываю о собственных дедушке с бабушкой, которые пережили войну школьниками, о другом дедушке – советского пилота-истребителя мне может показаться на первый взгляд, что на это упоминание он чуть-чуть смущается).

Говорю, что я знаю их ситуации, но мне важно услышать и его версию; собственно что с течением времени война, которая обозначила судьбы всех нас, становится немыслимой, размывается в многочисленных пересказах, и чимдали меньше есть вероятностей восстановить ее реальность, буквально – помацати ее на физическом уровне, особенно когда речь идет о принятии самых весомых и найстрахитливишихришень.

“Я понимаю этот интерес, – беседует Миш. – Увидеть последнего очевидца конца Третьего райху. Однако последним настоящим свидетелем событий был Отто Ґюнше, как индивидуальный адъютант Гитлера. Он присутствовал на встречах Гитлера. Он и спалил его”. И снова хозяин жалуется на надмирлистив.

- Отчего Вы не хотите завести для себя помощников? Вам бы так было гораздо легче.

- Нет, однако же все эти послания – мне лично! – приходит в гнев Миш. – Я сам должен на их ответить!

Когда я иду, Миш дружественно прощается и, уже как я на пороге, повторяет: ” До свидания”. Мне может показаться на первый взгляд, что в окне я вижу его профиль. А в дворе жилища напротив, в замечательном, по-немецки аккуратному домику с множеством роз, работается круг авта немалая турецкая семья. Я не успеваю додуматься до метро – оглушительно бьет грохот, и начинается неудержимый ливень с грозой

“Форрестом Гампом Третьего райху” именуют Миша в современной Германии. На прощание он пожал мне руку собственной большой, с длинными пальцами рукой – довольно сильно, вопреки возрасту, и посмотрел В очи

- Господин Миш, – спрашиваюсь я, – Вы о чем-то жалеете в собственной жизни?

- Я не жалею нет о чем. Это была борьба, а я был солдат. Кто-то обязан был стрелять из танка, кто-то подбивал самолеты. Я был Телефонистомгитлера.

Любовь3 Бугорок, УП